вторник, 28 июня 2016 г.

Евгений Водолазкин «Авиатор»

После «Лавра» невозможно было пройти мимо «Авиатора». Я понимала, что буду невольно сравнивать два произведения, искать повторения, узнавать язык, но не было даже желания проводить параллели. Я читала новое произведение, незнакомого мне ранее автора. Может быть, потому, что в «Авиаторе» время мое, исторические события близки мне, ощущения памятны, быт знаком, запахи и звуки из моего детства.
Для себя я не стала определять жанр произведения. К чему мне разбираться, насколько он исторический или фантастический. Понятно с самого начала, что от фантастики только сюжет: главный герой Иннокентий Платонов, родившийся в нулевых годах прошлого века, в результате удачного эксперимента по крионике оживает в 1999 году. По настоянию лечащего врача профессора Гейгера записывая в дневник свои воспоминания, герой припоминает себя, события, которые с ним случились до того момента, как его заморозили. «Замораживать» - вот главное действие романа. В каком же возрасте Иннокентия Платонова подвергли «заморозке»? Может быть, он задержался в детстве, ведь там он был счастлив?

«В сущности, вот он, Рай. В доме спят мама, папа, бабушка. Мы любим друг друга, нам вместе хорошо и покойно. Нужно только, чтобы время перестало двигаться, чтобы не нарушило того доброго, что сложилось. Я не хочу новых событий, пусть существует то, что уже есть, разве этого мало?»

Или полностью погрузился в книжный фантастический мир, да там так и остался. Ведь удобно не замечать происходящего вокруг, жить в тиши книг.

«А еще я представлял себе, будто остался в этой прохладной комнате навеки, живу в ней, как в капсуле, что за окном перевороты и землетрясения, что нет там больше Российской империи, а я все сижу и читаю, читаю».

А может в юности, когда рядом лежала Анастасия, а он читал ей «Приключения Робинзона Крузо».

«Мы понимали, что происходящее между нами несколько вышло за рамки ухода за больным, но не говорили об этом и не пытались это назвать. Назовешь – спугнешь. Определишь – разрушишь. А нам хотелось сохранить».

Но совершенно точно - не в конце девяностых, когда Иннокентий становится героем светской хроники, отвечающим на глупые вопросы журналистов:

«-Какое главное открытие вы сделали в лагере? (Речь идет о Соловецком лагере) 
<...>- Я открыл, что человек превращается в скотину невероятно быстро»;

когда ему предлагают рекламировать замороженные продукты. Он гордо отказывается, но под натиском предприимчивой жены все же подписывает контракт: «Снимался пару дней назад для рекламного ролика – Настя договорилась с агентством о целой серии таких. Глупость невероятная, даже пересказывать неловко, но дает сумасшедший гонорар»;

когда к нему на «чаепитие» приходит влиятельное лицо из правительства только лишь затем, чтобы продемонстрировать «заботу» и сделать снимки на память: «Чай пили минут десять – ровно столько, сколько потребовалось, чтобы установить кадр и произвести съемку»;

когда ему Президент вручает орден и сравнивает его с Гагариным, а он в ответ говорит: «Боюсь, что сравнение с Гагариным я не заслуживаю, потому что мужество мое было вынужденным. Оно, скорее, сродни мужеству Белки и Стрелки, которым тоже деваться было некуда. Так что сравнивать меня лучше уж с ними».

Не от этого ли творящегося безумства девяностых так успешно начавшаяся разморозка вдруг дала сбой? Иннокентий начинает снова терять память и как следствие пропадает интерес к настоящему. Ему больше интересны судьбы ровесников, покоящихся на кладбище. В новой жизни ему нет места, он живет запахами, звуками, эмоциями безвозвратной молодости.

Мне всегда было сложно читать военную литературу и творчество писателей, описывающих сталинские репрессии. Как человек эмоциональный я близко к сердцу воспринимаю прочитанное. Мне никогда не понять законов бытия: по какому праву жестокосердные люди, убившие не один десяток человек, доживают до глубокой старости и спокойно умирают в собственной постели, а другим дан лишь краткий жизненный миг? А может случиться так, что у вторых хватит мужества осознать масштабы вселенской жестокости, вынести неимоверные пытки и выжить, а потом все «забыть» (если можно такое забыть!) и начать новую жизнь с чистого листа. В романе есть и те, и другие ,и третьи. Но автор не был бы живым классиком, если бы не постарался философские мысли облечь в простую детективную историю, развязку которой читатель узнает только лишь в конце произведения. Удивительно, но по законам жанра «Авиатор» может считаться детективом!

В новой жизни Платонов осваивает компьютер, пытается разобраться, как устроен Интернет. И вот к каким тревожным размышлениям он приходит.

«Гейгер объяснил мне, как действует интернет: его содержимое размещено в ряде компьютеров. Если вдуматься, то иначе вроде бы и невозможно, но ведь я почти поверил в некую особую систему, стоящую над компьютерами. Чуть ли не в особую реальность, возникшую из самого факта связи между компьютерами.

Сейчас вдруг подумал, что это своего рода модель общественной жизни. Которая, если разобраться, не жизнь, а фантом. Погружение в нее небезопасно: очень даже может выясниться, что в этом бассейне не было воды. Жизнь, реальность – на уровне человеческой души, там корни всего плохого и хорошего. Всё решается прикосновением к душе. Этим занимается, наверное, только священник. Ну, может быть, еще художник – если получается. У меня вот не получилось».

Не могу не написать об оформлении книги. На обложке рисунок Михаила Шемякина, раскрывающий несколько смыслов произведения. Здесь и Воскрешение Лазаря. Библейская история на новый лад. Главный герой стоит, как воскресший Лазарь на мощеных плитках с именами улиц Петербурга. По факту в прошлой лагерной жизни он был лазарем. При лагере существовала Лаборатория по замораживанию и регенерации (сокращенно ЛАЗАРЬ), а испытуемых, подвергшихся заморозке, называли лазарями. 

Здесь и две Насти: одна бабушка Анастасия, а другая внучка Настя – современная девица, ставшая женой Платонову в новой жизни.

Здесь и неродившаяся маленькая девочка в желтеньком платьице, разделяющая ледяного лазаря и живую Настю. Чью судьбу она повторит: Лазаря? Насти? Анастасии?

Здесь и арбузная корка как символ увядания. «А еще я смотрел на Анастасию и думал, что вот, когда-нибудь она тоже увянет, что свежее, светящееся ее лицо сморщится, как арбузная корка. Может ли такое быть? И отвечал: не может». Потому что любовь бессмертна. У любви нет возраста. Может роман о любви?

PS. Читайте роман онлайн на сайте Национальной премии «Большая книга» 

Комментариев нет:

Отправить комментарий